Вельяминовы – Дорога на восток. Книга первая - Нелли Шульман

Тео аккуратно раздела ее. Иосиф попросил: "Снимите и медальон тоже".

— Нельзя! — закричала Ханеле, вырываясь из рук женщины. "Нельзя это трогать! Вам нельзя! Смерть!".

— Нет, она точно не в себе, — подумал Иосиф, глядя на закатившиеся, беловато-серые глаза. "Может, это у нее от слепоты, катаракта врожденная, к полугоду эти дети уже ничего не видят. Снимем — и она оправится".

— Он тут, — вдруг поняла Ханеле. "Тот, светлый. Ему можно".

— Что тут такое? — раздался с порога голос Марты.

— Пытаемся снять медальон, — вздохнула Тео, — но малышка не позволяет.

— Это он, — вдруг подумал Федор, глядя на большую, под балдахином, кровать. "Я его уже держал в руках, в Санкт-Петербурге, когда в первый раз аббата встретил. Я тогда Степана увидел, на одно мгновение".

— Ему можно! — Ханеле вытянула ручку. "Только ему!".

Федор осторожно снял с шеи девочки медальон и нажал на крышку. "Не верю, — подумал он, глядя на испещренный странными буквами и неумелыми, кривыми рисунками, пожелтевший пергамент. "Не верю, этого быть не может, нет!"

— Давайте снадобье, — велел Иосиф. Он поднес серебряную ложку к губам девочки. Та, выпив, откинувшись на подушки, тихо спросила: "Что…, ты видишь?"

Федор закрыл медальон и сжал его в руке.

— Своего брата, — в наступившем молчании ответил он.

— Это… — пролепетала Ханеле, — мой…, отец. Песенку…, - едва слышно попросила она.

Федор постоял несколько мгновений, слушая тихий голос Аарона, что, держа за руку девочку, пел колыбельную. Развернувшись, так и не выпуская медальона, он вышел из спальни.

Марта чиркнула кресалом и зажгла свечи. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, опустив веки. Она взглянула на бледное лицо мужчины и, кашлянула: "Операция прошла отлично. Анна…, Хана…, она отдыхает сейчас. Иосиф через два дня снимет повязку. Она будет совершенно здорова. Тео с Жанной в театре уже, мы тебе оставили обед, пойди, поешь".

Федор пошевелился: "Только подумать, что я эту бумажку, — он указал на медальон, — видел в детстве, она в столе у моего отца валялась. Стефан…, Степан, если по-русски, мой брат младший, — он ее забрал, когда в море уходил, гардемарином, шутки ради. Тут одна половина, а вторая — у него".

— Откуда ты знаешь? — похолодев, спросила Марта. Она присела на ручку кресла и посмотрела на медальон, лежащий в большой ладони.

— Я все теперь знаю, — невесело улыбнулся Федор. "Я же тут не зря все это время пробыл. Мой брат…, - он помолчал, — живет в Иерусалиме. Он потерял кисть правой руки, я видел нашу семейную саблю — она у него. Он женат. Жена у него ребенка ждет, на сносях уже. И медальон он носит, так что он тоже, меня видел. Я, правда, все это время, сидел, закрыв глаза. Вряд ли Степан понял, где я. Он стал евреем, — добавил Федор, поднимаясь.

Марта отступила к двери.

— Теодор, — твердо сказала она, — не смей! Не смей в это верить! Это шарлатанство, чушь, вроде эликсира бессмертия, который, якобы пьет этот алхимик, граф Сен-Жермен! Ты же ученый, Теодор.

— Ученый, — он устало потер покрасневшие, голубые глаза.

— Плакал, — поняла Марта.

— Я тебе расскажу, — он подошел к окну. Отдернув бархатную гардину, Федор посмотрел на медленно темнеющее небо над Сеной. "Я уже видел своего брата — три года назад. Недолго, правда".

Марта тихо слушала. Потом, взяв его за руку, она проговорила: "Поэтому ты поверил Еве — то, что она тебе о сыне говорила. Но ведь Хана…, может быть, она просто не в себе, и все".

— Там, в Брно, в соборе, она сказала "Найдешь". Я тогда подумал, что это о сыне. Теперь понятно, она Степана имела в виду. Вот и нашел, — Федор помолчал: "А сын? Это в Гарц надо ехать. Не буду, не буду этого делать, не хочу больше ту дрянь видеть — никогда".

— Я отвезу вас домой, — он все смотрел в окно, — и пойду к себе — собираться. За Ханой ведь присмотрят? — спросил он. "За моей, — мужчина вдруг ласково улыбнулся, — племянницей"

— Конечно, Джо тут, и Тео, и Жанна. Иосиф все им объяснил. Не волнуйся, — Марта прикусила губу. "А как же работа?"

— Я осенью вернусь, — Федор взял со спинки кресла свой сюртук. "Увижу брата, и вернусь. Школа сейчас все равно на каникулах, ты сама тут справишься. Аббат, думаю, тебя больше не обеспокоит, тем более, — мужчина усмехнулся, — он меня сейчас будет искать".

— Это семья, — подумала Марта. "Да, я бы тоже — так поступила".

— Все будет хорошо, — она перекрестила мужчину. В дверь поскреблись. Джо, робко, сказала: "Теодор, Хана очнулась. Вас зовет".

Он присел на постель и погладил ее по руке, рассматривая повязку на глазах: "Ты ничего не бойся, милая. Я твой дядя, меня зовут Теодор, я старший брат твоего отца. Сейчас я надену тебе медальон, и ты его увидишь".

Федор застегнул цепочку на нежной шейке. От нее пахло какими-то травами, она лежала — маленькая, бледные губки зашевелились: "Моя мамочка была очень красивая. Кто она была, дядя?"

— Не знаю, милая, — вздохнул Федор. "Вот привезу тебя папе — и все узнаем. Спеть тебе песенку? На русском, мы ведь с твоим папой из России. Она про котика".

Ханеле закивала. Найдя его руку, девочка положила в нее свою ладошку. "Хочу про котика, — она улыбнулась.

Марта остановилась за дверью спальни и замерла. "Это Майкл мне пел, в Лондоне, — поняла женщина. "На русском. Он сказал — ему отец эту песню поет". Она все слушала, прислонившись к двери, чувствуя, как в глазах закипают горячие слезы.

Ева взяла шкатулку с драгоценностями. Поставив ее на аккуратно уложенные платья и белье, она захлопнула защелку. Девушка положила руку на серебряный медальон, что висел у нее на шее. Покачнувшись, уцепившись за стол, она услышала голос отца:

— Не волнуйся, ангел мой. Маленькая в порядке, я ее видел. Господь услышал наши молитвы. Скоро обе части амулета встретятся, на Святой Земле, в Иерусалиме. Ты должна быть там, милая, рядом со мной. Я уже выезжаю.

— Папа, — улыбаясь, прошептала девушка. В квартире было прибрано. Она, оглядела спальню: "Нам понадобится Пьетро. Так будет легче, он сделает все, что я ему скажу. Потом папа его убьет, и мы с Теодором всегда будем вместе. Пьетро за мной куда угодно поедет, хоть в преисподнюю".

Она присела к столу и быстро написала: "Прости меня, Пьетро, но я больше не могу жить в грехе. Только на Святой Земле, в Иерусалиме, приняв постриг — я смогу раскаяться и вернуться на стезю праведности. Не ищи меня, и знай, что я всегда тебя любила. Твоя Ева".

Девушка вышла на площадь Сен-Сюльпис. Вдохнув теплый, вечерний воздух, она свернула на рю Гарансьер. Ломбард был еще открыт.

— Все это, — решительно сказала Ева, ставя шкатулку на прилавок.